Оценить абсолютную бесстрастность описания можно в любом фрагменте. Меня зацепил этот: "Цепи и тачка стесняют арестанта, он старается делать возможно меньше движений, и это, несомненно, отражается на его мускулатуре. Руки до такой степени привыкают к тому, что всякое даже малейшее движение сопряжено с чувством тяжести, что арестант после того уж, как наконец расстается с тачкой и ручными кандалами, долго еще чувствует в руках неловкость и делает без надобности сильные, резкие движения; когда, например, берется за чашку, то расплескивает чай, как страдающий chorea minor".
Читатель наверняка ждал от Антона Павловича хоть капли, хоть крупицы, хоть лучика "гуманизма русской литературы", читал и верил, что вот-вот сейчас промелькнет свет, надежда, что Чехов покажет что-нибудь светло-человеческое (божественное?), таящееся в людях и ждущее возможности проявить себя. Дочитывал до конца и не обнаруживал ничего. "Остров Сахалин" оказывался этаким "Левиафаном" Звягинцева - надеешься всю дорогу, что этот кошмар закончится, а он так и не заканчивается.
В одном эпизоде Чехов отваживается на гениальное. Показывает и себя частью этого ада. Это честная история о "неоказании помощи" - им, врачом.
(цит.) "Утро было сырое, пасмурное, холодное. Беспокойно шумело море. Помнится, по дороге от старого рудника к новому мы на минутку остановились около старика-кавказца, который лежал на песке в глубоком обмороке; два земляка держали его за руки, беспомощно и растерянно поглядывая по сторонам. Старик был бледен, руки холодные, пульс слабый. Мы поговорили и пошли дальше, не подав ему медицинской помощи. Врач, который сопровождал меня, когда я заметил ему, что не мешало бы дать старику хоть валериановых капель, сказал, что у фельдшера в Воеводской тюрьме нет никаких лекарств".
Все! Никакого продолжения. Никакого спасительного человеческого благородства. "Нет никаких лекарств" и... они "поговорили и пошли дальше".